Неточные совпадения
Он чувствовал, что он глубже, чем когда-нибудь, вникал теперь в это усложнение и что в
голове его нарождалась — он без самообольщения мог сказать — капитальная мысль, долженствующая распутать всё это дело, возвысить его в служебной карьере,
уронить его врагов и потому принести величайшую пользу государству.
Эгль поднял
голову,
уронив яхту, — так неожиданно прозвучал взволнованный голосок Ассоль.
Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и
уронит топор… вдруг
голова его как бы закружилась.
А Катя
уронила обе руки вместе с корзинкой на колени и, наклонив
голову, долго смотрела вслед Аркадию. Понемногу алая краска чуть-чуть выступила на ее щеки; но губы не улыбались, и темные глаза выражали недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
— Он был нетрезв, — пробормотал Самгин,
уронив очки на ковер, и, когда наклонился поднять их, услышал над своей
головой...
Прежде она дарила доверие, как будто из милости, только своей наперснице и подруге, жене священника. Это был ее каприз, она
роняла крупицы. Теперь она шла искать помощи, с поникшей
головой, с обузданной гордостью, почуя рядом силу сильнее своей и мудрость мудрее своей самолюбивой воли.
Новость облетела весь дом. Все видели, как Егорка потащил чемодан в сарай смести с него пыль и паутину, но дорогой предварительно успел надеть его на
голову мимо шедшей Анютке, отчего та
уронила кастрюльку со сливками, а он захихикал и скрылся.
Он опять прикорнул перед огнем. Садясь на землю,
уронил он руку на мохнатый затылок одной из собак, и долго не поворачивало
головы обрадованное животное, с признательной гордостью посматривая сбоку на Павлушу.
В числе этих любителей преферанса было: два военных с благородными, но слегка изношенными лицами, несколько штатских особ, в тесных, высоких галстухах и с висячими, крашеными усами, какие только бывают у людей решительных, но благонамеренных (эти благонамеренные люди с важностью подбирали карты и, не поворачивая
головы, вскидывали сбоку глазами на подходивших); пять или шесть уездных чиновников, с круглыми брюшками, пухлыми и потными ручками и скромно неподвижными ножками (эти господа говорили мягким голосом, кротко улыбались на все стороны, держали свои игры у самой манишки и, козыряя, не стучали по столу, а, напротив, волнообразно
роняли карты на зеленое сукно и, складывая взятки, производили легкий, весьма учтивый и приличный скрип).
Каратаев
уронил рюмку и схватил себя за
голову. Мне показалось, что я его понял.
Она сидела в двадцати шагах от меня, задумчиво потупив
голову и
уронив обе руки на колени; на одной из них, до половины раскрытой, лежал густой пучок полевых цветов и при каждом ее дыханье тихо скользил на клетчатую юбку.
Молю тебя, кудрявый ярый хмель,
Отсмей ему, насмешнику, насмешку
Над девушкой! За длинными столами,
Дубовыми, за умною беседой,
В кругу гостей почетных, поседелых,
Поставь его, обманщика, невежей
Нетесаным и круглым дураком.
Домой пойдет, так хмельной
головоюУдарь об тын стоячий, прямо в лужу
Лицом его бесстыжим
урони!
О, реченька, студеная водица,
Глубокая, проточная, укрой
Тоску мою и вместе с горем лютым
Ретивое сердечко утопи!
Что мог я сказать ей? Она стояла передо мною и глядела на меня — а я принадлежал ей весь, с
головы до ног, как только она на меня глядела… Четверть часа спустя я уже бегал с кадетом и с Зинаидой взапуски; я не плакал, я смеялся, хотя напухшие веки от смеха
роняли слезы; у меня на шее, вместо галстучка, была повязана лента Зинаиды, и я закричал от радости, когда мне удалось поймать ее за талию. Она делала со мной все, что хотела.
— Взять их! — вдруг крикнул священник, останавливаясь посреди церкви. Риза исчезла с него, на лице появились седые, строгие усы. Все бросились бежать, и дьякон побежал, швырнув кадило в сторону, схватившись руками за
голову, точно хохол. Мать
уронила ребенка на пол, под ноги людей, они обегали его стороной, боязливо оглядываясь на
голое тельце, а она встала на колени и кричала им...
— Сейчас… я только свечу… — слабо прокричал Шатов. Затем бросился искать спичек. Спички, как обыкновенно в таких случаях, не отыскивались.
Уронил подсвечник со свечой на пол, и только что снизу опять послышался нетерпеливый голос, бросил всё и сломя
голову полетел вниз по своей крутой лестнице отворять калитку.
Чувствуя, однако, что и
голове приходится плохо без сильной руки товарища, он схватил стул, стал кричать, что ему наплевать на все правила, и сильно
уронил себя во мнении Падди…
У Маклаковых беда: Фёдоров дядя знахарку Тиунову непосильно зашиб. Она ему утин лечила, да по старости, а может, по пьяному делу и
урони топор на поясницу ему, он, вскочив с порога, учал её за волосья трепать, да и ударил о порог затылком,
голова у неё треснула, и с того она отдала душу богу. По городу о суде говорят, да Маклаковы-то богаты, а Тиуниха выпивала сильно; думать надо, что сойдёт, будто в одночасье старуха померла».
Долго глядела она на темное, низко нависшее небо; потом она встала, движением
головы откинула от лица волосы и, сама не зная зачем, протянула к нему, к этому небу, свои обнаженные, похолодевшие руки; потом она их
уронила, стала на колени перед своею постелью, прижалась лицом к подушке и, несмотря на все свои усилия не поддаться нахлынувшему на нее чувству, заплакала какими-то странными, недоумевающими, но жгучими слезами.
Гез
уронил револьвер, согнулся и стал качать
головой.
Она была особенно успокоительна тем, что вырезанная из жести пряничная лошадка, состоявшая в должности дракона и посаженная на шпице, беспрестанно вертелась, издавая какой-то жалобный вопль, располагавший к мечтам и подтверждавший, что ветер, который снес на левую сторону шляпу, действительно дует с правой стороны; сверх дракона, между колоннами были приделаны нечесаные и пресердитые львиные
головы из алебастра, растрескавшиеся от дождя и всегда готовые
уронить на череп входящему свое ухо или свой нос.
Спичка вспыхнула, и Гришка принялся за дело. Старый, изветшалый задок сундука отошел без больших усилий, но в ту самую минуту, как приемыш наклонил
голову к отверстию сундука, Захар, успевший уже разглядеть кое-что на дне,
уронил спичку.
Вопросы сыпались на
голову Любови неожиданно для нее, она смутилась. Она и довольна была тем, что отец спрашивает ее об этом, и боялась отвечать ему, чтоб не
уронить себя в его глазах. И вот, вся как-то подобравшись, точно собираясь прыгнуть через стол, она неуверенно и с дрожью в голосе сказала...
Ярль Торгнир взглянул на нее и со слезами послал птичке слово: «Утешь меня, добрая птичка!» И ласточка крылья сложила и, над его
головой пролетев,
уронила ему русый волос… золотой как горючий янтарь волосок, а длиной в целый рост человека…
— Посмотри, я афишу
уронила, — продолжала дама, загибая
голову вниз, — вон она летит и прямо-прямо одному старичку на
голову; а он и не чувствует ничего, ха-ха-ха!
— Нет, не встретили, —
уронила чуть слышно Маня. Она сняла с
головы капор, подошла прежде к материной, а потом к бабушкиной руке и молча села к налитой для нее чашке.
— Вы! вы! и вы! — послала ему в напутствие Ида, и с этими словами, с этим взрывом гнева она
уронила на грудь
голову, за нею
уронила руки, вся пошатнулась набок всей своей стройной фигурой и заплакала целыми реками слез, ничего не видя, ничего не слыша и не сводя глаза с одной точки посередине пола.
Она быстро стала на свое место, подняла
голову,
уронила белые руки, и на ее лице отразилось все, о чем мечтал я для своей картины. Тут были решимость и тоска, гордость и страх, любовь и ненависть…
Вдруг она, моя душа,
Пошатнулась не дыша,
Белы руки опустила,
Плод румяный
уронила,
Закатилися глаза,
И она под образа
Головой на лавку пала
И тиха, недвижна стала…
Марья Павловна
уронила руки на колени и наклонила
голову.
Некоторое время она стояла, опустив
голову,
роняя письма одно за другим в шкатулку, как будто желая освоиться с фактом, прежде чем снова поднять лицо. Неуловимые, как вечерние тени, разнообразные чувства скользили в ее глазах, устремленных на пол, усеянный остатками прошлого. Встревоженный, расстроенный не меньше ее, Аян подошел к Стелле.
Сделав несколько хороших глотков из темной плоской посудины, Пэд почувствовал себя сидящим в котле или в паровой топке. Песок немилосердно жег тело сквозь кожаные штаны, небо
роняло на
голову горячие плиты, каждый удар их звенел в ушах подобно большому гонгу; невидимые пружины начали развертываться в мозгу, пылавшем от такой выпивки, снопами искр, прыгавших на песке и бирюзе бухты; далекий горизонт моря покачивался, нетрезвый, как Пэд, его судорожные движения казались размахами огромной небесной челюсти.
— Смотри же, — заметила Ненила Макарьевна, погладила ее по щеке и вышла вслед за мужем. Маша прислонилась к спинке кресел, опустила
голову на грудь, скрестила пальцы и долго глядела в окно, прищурив глазки… Легкая краска заиграла на свежих ее щеках; со вздохом выпрямилась она, принялась было шить,
уронила иголку, оперла лицо на руку и, легонько покусывая кончики ногтей, задумалась… потом взглянула на свое плечо, на свою протянутую руку, встала, подошла к зеркалу, усмехнулась, надела шляпу и пошла в сад.
Часто по целым часам, забыв себя и всю обыденную жизнь свою, забыв все на свете, просиживал он на одном месте, одинокий, унылый, безнадежно качал
головой и,
роняя безмолвные слезы, шептал про себя: «Катерина! голубица моя ненаглядная!
А кровь все льет и льет; прижимает рану к боку, хочет зажать ее, но не унимается кровь; видно, глубоко поранил он руку. Закружилось у него в
голове, в глазах черные мухи залетали; потом и совсем потемнело; в ушах звон колокольный. Не видит он поезда и не слышит шума: одна мысль в
голове: «Не устою, упаду,
уроню флаг; пройдет поезд через меня… помоги, Господи, пошли смену…»
Увидев Татьяну, он сперва, по обыкновению, с ласковым мычанием закивал
головой; потом вгляделся,
уронил лопату, вскочил, подошел к ней, придвинул свое лицо к самому ее лицу…
О чем была его кручина?
Рыдал ли он рыданьем сына,
Давно отчаявшись обнять
Свою тоскующую мать,
И невеселая картина
Ему являлась: старый дом
Стоит в краю деревни бедной,
И
голова старухи бледной
Видна седая под окном.
Вздыхает, молится, гадает
и смотрит, смотрит, и двойной
В окошко рамы не вставляет
Старушка позднею зимой.
А сколько, глядя на дорогу,
Уронит слез — известно богу!
Но нет! и бог их не считал!
А то бы радость ей послал!
Дормедонт. Нет, шабаш! Мечтать мне невозможно. Все, что есть в
голове, все и напишешь. Вот недавно гербовый лист в сорок копеек испортил, а ведь это расчет. Надо копию с купчей, «лета такого-то» выводить, а я: «Кольцо души девицы я в море
уронил», да уж на четвертом стихе только опомнился да себя по лбу-то ударил.
И видели они, что возле Настиной могилки, понурив
голову и
роняя слезы, сидит дядя Никифор. То был уж не вечно пьяный, буйный, оборванный Микешка Волк, но тихий, молчаливый горюн, каждый Божий день молившийся и плакавший над племянницыной могилой. Исхудал он, пожелтел,
голову седина пробивать стала, но глаза у него были не прежние мутные — умом, тоской, благодушьем светились. Когда вокруг могилы стали набираться званые и незваные поминальщики, тихо отошел он в сторонку.
Она садится на пол, чистит калоши и думает, что хорошо бы сунуть
голову в большую, глубокую калошу и подремать в ней немножко… И вдруг калоша растет, пухнет, наполняет собою всю комнату, Варька
роняет щетку, но тотчас же встряхивает
головой, пучит глаза и старается глядеть так, чтобы предметы не росли и не двигались в ее глазах.
Шевелящаяся ручка обратила на себя внимание людей, собравшихся в зале, и некоторые из них поспешили на помощь и взялись за это с усердием, в пылу которого ни по ту ни по другую сторону никому в
голову не приходило справиться, вполне ли отперт дверной замок: дверь тянули, дергали и наконец с одной стороны успели отломить ручку, а с другой — сопровождавший Глафиру лакей успел
уронить на пол и погасить свою свечу.
…И вдохновение, святое вдохновение осенило меня. Солнце зажглось в моей
голове, и горячие творческие лучи его брызнули на весь мир,
роняя цветы и песни. И всю ночь я писал, не зная усталости, свободно паря на крыльях могучего, святого вдохновения. Я писал великое, я писал бессмертное — цветы и песни. Цветы и песни…
Она
уронила чулок и нагнулась за ним, и в это время с
головы ее свалился чепец. Взглянув на ее седую
голову и ничего не понимая, Климов испугался за Катю и спросил...
Вот с одной, пронесшейся над моею
головою, безголовой пташки что-то капнуло… Тяжелое… точно она на меня зерно гороху
уронила, и притом попало это мне прямо на руку…
— Ну да, Памфалон скоморох, его потому все и знают, что он по улицам скачет, на площади колесом вертится, и мигает глазами, и перебирает ногами, и вертит
головой. Ермий даже свой пустыннический посох из рук
уронил и проговорил...
Третьего дня я совсем задохнулась в вальсе. В
голове сделалась пустота какая-то. Я просто повисла на кавалере. Правда, он был здоровенный. Мы даже
уронили какого-то старичка…
Агент ему подставил стул. Он тяжело опустился на него,
уронил на руки
голову, продолжая оглушать рыданьями кабинет.
Князь Василий облокотился на стол и
уронил на руки свою седую
голову.
А когда утром прокинулся, то думаю: «Господи! до чего я
уронил свое звание, и як имею теперь отсюда выйти?» А в
голове у меня, вообразите, ясно голос отвечает...
Крестный отец-дед, боясь
уронить, вздрагивая, носил младенца вокруг жестяной помятой купели и передавал его крестной матери, княжне Марье. Князь Андрей, замирая от страха, чтоб не утопили ребенка, сидел в другой комнате, ожидая окончания таинства. Он радостно взглянул на ребенка, когда ему вынесла его нянюшка, и одобрительно кивнул
головой, когда нянюшка сообщила ему, что брошенный в купель вощечок с волосками не потонул, а поплыл по купели.
Густой, раскидистый липовый куст нависал с косогора над ключом. Вода в ключе была холодная и прозрачная, темная от тени. Юноши и девушки, смеясь, наполняли кувшины водою.
Роняя сверкавшие под солнцем капли, ставили кувшины себе на
голову и вереницею поднимались по тропинке вверх.